Даниил Страхов: «Ощущение покоя возникает у меня только за границей, в местах, не популярных у русских туристов»
«Газета». 02.12.2009 г.
Роль главного героя Виктора в премьерном спектакле «Варшавская мелодия» сыграл актер Даниил Страхов. Телезрителям он запомнился и как Максим Исаев из сериала "Исаев" Сергея Урсуляка, ставшего одним из событий нынешнего сезона. О новом спектакле, сериале "Исаев" и тонкостях актерской профессии Даниила Страхова расспросила корреспондент "Газеты" Ольга Романцова.
– Пьеса "Варшавская мелодия" кажется вам сегодня актуальной?
– Довольно сложно определить, что сейчас актуально, а что — нет. Иногда смотришь спектакль по пьесе молодого, современного драматурга и видишь, что тема отсутствует, а режиссер пытается выразить себя через эпатирующую зрителей форму. И тогда возникает вопрос: а в чем актуальность этого спектакля? Нужно ли так ее искать? Наверное, если тема пьесы глубоко волнует актера и он воплощает ее адекватно своему времени и внутренней теме, которая в нем звучит, работа получается интересной.
– Вам интересно было репетировать с Сергеем Голомазовым?
– Репетиции были интересны всем троим: Сергею Голомазову, мне и Юле Пересильд (исполнительница роли Гелены. — "Газеты"). Мы живем в суетливое время, каждый из нас обременен разными делами. Но все мы, не сговариваясь, жертвовали ими, чтобы уделить репетициям гораздо больше времени и внимания, чем мы изначально договаривались.
– Вы сейчас работаете в труппе Театра на Малой Бронной?
– Да, я в труппе Театра на Малой Бронной. Но у нас с дирекцией существует договоренность: меня пригласили на одну конкретную работу — играть в спектакле "Варшавская мелодия". Я в этом не вижу ничего зазорного.
– А разве я сказала, что в этом есть что-то зазорное?
– Нет, просто я вспомнил, как в советские времена всех интересовало служебное положение артиста. В труппе он или нет, зависит от режиссера, как крепостной или сохранил положение вольного художника. Все это давным-давно пережитки прошлого, как прерывный и непрерывный трудовой стаж. Работает человек — и прекрасно. А служит он в театре по договору или в штате — уже дело двадцатое. Наверное, я отвечаю не вам, а фантомам моего собственного сознания. Или тем, кому мое приглашение в театр было не столь приятно.
– Как вы выбираете проекты? Что вас заставило ввязаться в антрепризный проект "Почтальон всегда звонит дважды", который поставил Александр Марин?
– Почему вы употребили этот глагол?
– Мне этот спектакль не понравился.
– Наверняка вы видели его на премьере, когда получилось далеко не все. Приходите посмотреть его еще раз, тогда разговор будет более предметным. Эта работа для меня очень дорога, и это пример того, что антрепризный спектакль может раздвинуть рамки стандартов, в которые его пытаются вогнать.
– Чему вы сейчас уделяете больше времени — работе в театре или в кино?
– В данный момент — театру. После окончания съемок телевизионного фильма "Исаев" началась театральная полоса. Стали поступать интересные предложения: сыграть Виктора в "Варшавской мелодии", сыграть Мозглякова в спектакле "Дядюшкин сон" по Достоевскому в Театре имени Ермоловой. А первой после "Исаева" театральной работой был спектакль "Вокзал на троих". Комедийная история, в которой моими партнерами стали Олеся Железняк и Сергей Серов. Мне давно хотелось поработать с режиссером этого спектакля Романом Самгиным. Я понимал, что работать с такой острой актрисой, как Олеся, будет архисложно, а значит, интересно. И конечно, хотелось сбросить с себя костюмчик Максима Максимовича.
– А почему вы в период съемок "Исаева" больше нигде не играли? С вами подписали эксклюзивный договор, что вы нигде не будете работать?
– Договоров никто не подписывал, никто со мной даже не разговаривал на эту тему. Просто к началу съемок "Исаева" я выполнил все обязательства, связанные с другими проектами в театре и в кино. И вскоре понял, что ничего другого брать не надо. Этого требовали все внутренние профессиональные обстоятельства.
– А предложений было много?
– Были какие-то предложения. Если бы я был жаден и глуп, то согласился бы. Но не надо размениваться.
– Вы сказали, что вам хотелось сбросить с себя костюмчик Максима Исаева. А сложно вам освобождаться от какого-нибудь экранного образа?
– По-разному, тем наша профессия и интересна. Внутреннее состояние и ощущение себя в роли повторяются довольно редко. Например, мы играли спектакль "Петербург" с перерывами больше восьми лет. Затрудняюсь сказать, сколько раз я выходил на сцену в этом спектакле, наверное, больше 100 раз. Произносил один и тот же текст, но каждый раз происходило что-то новое и удивительное. Из роли тоже выходишь по-разному. Один костюмчик слетает, едва зацепившись. В некоторых случаях освободиться от образа довольно сложно. Например, все в фильме "Исаев" работает на моего героя. А обстоятельства вокруг — я имею в виду изначально скептическое отношение к тому, что я играю эту роль, — работали против.
– Не боитесь, что про Исаева начнут рассказывать анекдоты?
– И почему все, что касается "Исаева", связано со страхом? Ощущение, что весь окружающий мир боится за меня гораздо больше, чем я сам. Работа Урсуляка вызвала такую волну противоречивых мнений, что мне ясно — это, несомненно, высказывание.
– Вам не мешает то, что актер— публичная профессия?
– Это просто часть профессии, она не может ни мешать, ни помогать. Публичность актерской профессии существовала всегда, начиная с древнегреческого театра. Конечно, у публичности есть и своя оборотная сторона. Актер стремится к успеху, подспудно его желает, но он ложится тяжелым грузом. Например, человек, на которого никто не обращает внимания, может брести по Тверской, погружаясь в собственные мысли. Рядом проезжают машины, горят витрины магазинов, а он идет и думает о своей внутренней боли или радости. Я не могу себе этого позволить. Все равно краем глаза замечу, что кто-то из прохожих дернулся, обратив на меня внимание. Кто-то указал на меня приятелю: "Смотри, вон Исаев по улице идет". Ощущение покоя возникает у меня только за границей, в местах, не популярных у русских туристов. И то нет никаких гарантий: русские путешествуют по всему миру. Так что я всегда готов с кем-то как минимум поговорить. На что-то ответить, отреагировать..
– О чем вас чаще всего спрашивают?
– Чаще всего люди ведут себя корректно и уважительно. Сложность не в том, что меня могут о чем-то спросить. Просто я в принципе не могу остаться наедине с самим собой, бродя по городу, не запираясь в четырех стенах. Где бы ты ни был: пришел ли ты в театр, ужинать в ресторан или выбрался на выставку в музей. Хотя за все надо платить. В том числе и за успешность и востребованность. Вот я сейчас жалуюсь. А что будет, если я приеду куда-нибудь и меня за несколько дней никто не узнает? Может быть, какой-то черт начнет меня дергать и шептать на ухо: "Все, слава прошла, известность уплывает!"
– Не верю я, что вы мучаетесь...
– Я не мучаюсь. Но мучается артист, что его не узнают, или не мучается вовсе, он все равно проходит свой круг сансары. Публичность просто заложена в профессию. Сколько бы артисты и режиссеры не уходили в подвалы и не кричали, что зритель им не нужен.
– Родственники Тихонова подали в суд за использование в рекламе фильма "Исаев" фрагментов "Семнадцати мгновений весны". Не боитесь, что со временем кто-то использует для рекламы фрагменты "Исаева"?
– Опять "боитесь"... Если я доживу до 80 лет, и "Исаев" достигнет того же статуса, что и "Семнадцать мгновений весны", и не будет использоваться в рекламе табака или предметов гигиены, то... мне бы это тоже не понравилось. Пиар-кампания, которая строилась на сходстве Штирлица и Исаева, мне тоже резанула глаз. Она не имеет отношения ни к нашей картине, ни лично к Урсуляку или ко мне.
– Выстраиваете ли вы свою карьеру? Знаете ли о том, что будете делать через какое-то время??
– В актерской профессии ничего нельзя спланировать. Это раньше артист, работая в театре и ничего не играя, знал, что через 15 лет получит звание заслуженного артиста, а через энное количество лет — еще что-нибудь. При том что он мог получить звание и прибавку к зарплате, но интересных ролей так и не дождаться. Роли появляются ниоткуда. И у меня нет уверенности в том, что завтрашний день будет так же насыщен работой и интересными предложениями, как вчерашний. Я не тешу себя иллюзиями на эту тему. Другое дело, что я больше ничего делать не умею: пока нет времени на то, чтобы научиться, например, шить сапоги. И не уверен, что стоит этим заниматься. Лучше делать свое дело.