Иностранка в Москве. Преодолима ли, в конце концов, граница между Востоком и Западом… вслушаемся снова в музыку «Варшавской мелодии»

Григорий Заславский, 02.2010.

Точную, спокойную, неспешную интонацию «Варшавской мелодии» на Малой Бронной задает голос автора, Леонида Генриховича Зорина, читающего самую первую ремарку пьесы — про зиму  1946 года, про снег, свежий воздух и героя, от лица которого ведется повествование, и которому в тот день не сиделось дома… Виктора, вчерашнего из зимы 46-го года, и победителя, который еще не успел расстаться с офицерской шапкой и гимнастеркой, (в спектакле, поставленном в Театре на Малой Бронной Сергеем Голомазовым), играет Даниил Страхов, а Юлия Пересильд играет Гелену.


Первая сцена — знакомство героев на концерте в Московской консерватории. До первых слов встречи мы слышим звуки настраиваемых инструментов, — точно так же и первый разговор героев, и первый вечер — до начала концерта, в антракте, и после концерта — чувствуется такая же настройка, более или менее тонкая, понимание-непонимание, осложненное в пьесе разноязычием героев. А еще — разностью опыта: он - офицер армии-победительницы, она — из братской Польши. Иностранка.

Если вернуться чуть-чуть назад, к настраивающемуся оркестру, следует сказать, что Пересильд начинает роль с очень верной ноты (и дальше — нигде не фальшивит, демонстрируя на всем протяжений спектакля высокий класс игры, игры виртуозной). Когда она появляется на сцене, по сюжету — в Большом зале консерватории, ее будущий собеседник, конфидент уже в соседнем кресле. До первых слов она бросает взгляд на человека, которого здесь не должно быть, поскольку место рядом принадлежало подруге. Она оборачивается и как-то «строго» садится на свое место, как бы экономя силы, как будто собирая их на то, чтобы задать первый вопрос, сказать: «Молодой человек, это место занято…. Здесь будет сидеть моя подруга…» — говорит, не глядя на молодого человека. Не желая сближения. Поправляет волосы, собранные в косичку. Она, в этот момент замечаешь, со всех сторон закрыта: в речи — акцентом и всегдашней возможностью убежать, спрятаться в своем родном, польском; в одежде — в платье, которое плотно облегает шею «старинным» кружевным воротником. И каждое ее слово овеяно музыкой Шопена, который поможет не ему, а ей - выйти этим вечером победительницей.

Как она сосредоточена! С какой прямой спиной, будто перед самим Шопеном сидит по стойке «смирно». Слушает музыку, слушая одновременно, и как всё в её организме откликается на эти звуки. Как часто в эту первую встречу в ее пластике повторяется жест стерегущей руки, то и дело, словно предупреждающий намечающееся было и такое возможное, такое понятное — естественное! — сближение. Точно предугадывает всё, что случится в дальнейшем. Но - все-таки не противится продолжению случайного знакомства, соглашается на следующую встречу и на все испытания будущего. Это как раз и понятно, иначе не было бы никакой истории, никакой «Варшавской мелодии». Когда концерт в консерватории заканчивается, ясно, что Шопен их уже «повенчал». Пьеса Леонида Зорина — пьеса не характеров, а идей, но идеи не мешают сюжетосложению, и, если можно так сказать, телосложению, то есть кристаллизации не только двух «закрытых» систем, диалогу Европы и России, но и двух характеров, — с каждой последующей встречей они становятся резче, будто годы их отесывают, как катера и кораблики — деревянные сваи причала (вот он, зримый образ известной мысли, что время ничего не щадит). Пьеса Зорина — это, прежде всего обмен героев замечательными, колкими репликами, в своей завершенности почти готовыми афоризмами. В этом диалоге почти равных соперников, тем не менее, Гелена — ведет игру, а Виктор — отбивает удары. В жизни он ранит, он - ударяет, а в репликах — ведет она, можно так сказать, — в порядке компенсации. Вот Гелена говорит, что способность к языкам — всего лишь способность к подражанию, а все женщины немного обезьянки. Так она не только говорит, но и вправду — сама не боится походить на обезьянку, в меховой шапке с длинными ушами. Изощренная в словах, она одновременно остается простодушной, открытой, искренней. Доверчивость — в сочетании с ироничным европейским умом. А напряжение ее - это, становится понятно, — еще и напряженное состояние человека, который думает на чужом языке, контролирует речь. Пересильд это самое — естественное для чужестранца — состояние, напряжение играет, не играя, безо всякого усилия, именно — как естественное состояние своей героини. Так же, как стало естественной деталью, частью речи, частью характера ее Гелены «л», которое у поляков по-русски чуть-чуть сливается, пересекается с «в». Пересильд, если можно так сказать, «открывает» свою героиню через узнаваемый польский акцент, эта дистанция речи проходит с ней с первой до последней реплики. Причем этот акцент — не агрессивный, а живой и характерообразующий. Но еще сильнее, чем акцент, чем речь действует взгляд актрисы, даже в самые захватывающие минуты отстраненный, сохраняющий расстояние. 

Она и ведет интригу и одновременно хочет оставаться слабой, чувствовать в Викторе ту стену, которая ее защитит от неприятной советской действительности. Однако не испугавшийся Гитлера, Гитлера победивший, в пьесе Зорина, как известно, победитель Виктор пасует перед неприятными, неблагоприятными обстоятельствами. Юлия Пересильд — свободный художник. 

Когда речь идет о журналистах, то, на мой взгляд, «независимый журналист» — синонимом безработного. У актеров — иначе. Окончив ГИТИС у Олега Кудряшова, она сыграла Сюзанну в антрепризном спектакле «Figaro. События одного дня», в двух спектаклях Театра Наций — «Шведской спичке» и в «Рассказах Шукшина»…

Необходимое — по пути — отступление: когда в Москву приезжали Петер Штайн, а за ним — Деклан Доннеллан, начиная работу с русскими артистами, они на главную роль, независимо друг от друга, выбрали Евгения Миронова. На вкус многих — очень русского. И они, конечно, думали о том, чтобы в России, с русскими актерами, поставить что-то, скажем так, чуть более русское, чем —то, что они делают в Германии, Италии или Великобритании. И все равно, конечно, делали свой — европейский выбор. И этим русским — по европейски русским — актером, им понятным, им близким становился Евгений Миронов. Не знаю, ясна ли моя мысль. Надеюсь, что так.

Мне кажется, и в игре Пересильд есть похожее сочетание и глубокого переживания и какой-то очень важной, понятной европейцу (она, вместе с Мироновым, играет в спектакле Алвиса Херманиса «Рассказы Шукшина») лёгкости. Лёгкости преображения, отточенности каждого жеста, если можно так сказать — сочетания русской психологической школы с какою-то французской… скажем так, ремесленной легкостью.

Если смотреть «Варшавскую мелодию» не один раз, один из спектаклей можно посвятить только ее лицу, глазам, смотреть за сменой выражения, мгновенными и, кажется, ежесекундными преображениями, жизнью глаз, мускулов, мгновенными напряжениями и расслаблениями мышц. Морщит лоб и в следующую секунду снова — безмятежное состояние. .. Игра Пересильд — редкий случай, когда можно следить за развитием сюжета, характера по жизни рук, по жизни глаз. И когда Гелена говорит, и когда молчит...

Ничего не получится из этого ее романтического приключения, из этой европейской иллюзии — романа с Россией. Что еще удается сыграть актрисе, — состояние «после войны», после всех ее ужасов — как бы новое рождение мира, свежесть реакций, детскость взрослых людей. И она, уже взрослая девушка, вдруг как ребенок, не чувствуя подтекстов, рассказывает ему, как ее лечили подруги, вытаскивали из простуды; как горело всё тело и она в конце концов разделась и лежала «голая-голая»… Такая обаятельная в этом своем простодушном рассказе, что и не будучи уже влюбленным, увлеченным Геленой Виктором, просто рядом с нею, наверное, трудно было бы удержаться и не броситься к ней с «неподходящими» поцелуями. …А он ее спрашивает: «Который час?».

Когда Голомазов только приступил к репетициям «Варшавской мелодии» и возникли имена актеров — Страхова и Пересильд, не было желания спрашивать: почему так? Понятно, почему Страхов — Голомазов с ним работал когда-то в Театре Гоголя, тот играл в «Петербурге», потом Страхов играл на Бронной при Житинкине. Всё понятно. Ну, а Пересильд? А кто же еще? Она, в этом не было сомнений, — идеально совпадала с зоринской Геленой, гордой полячкой, студенткой Московской консерватории в начале пьесы и певицы, популярной, выезжающей на гастроли, (но все так же - гордой полячки) — к финалу.

Ушла в историю советская власть, помешавшая соединению Виктора и Гели, издавшая в 1947 году указ о запрете браков с иностранцами. Остался, никуда не исчез, наверное, никогда не исчезнет — вечный диалог России и Европы, в пьесе Зорина «материализованный» в двух героях, Викторе и Гелене. Отвлекаясь от эмоционального впечатления — а пьеса Зорина сильна именно прямым эмоциональным зарядом, когда невозможно ничего поделать с собой, слезы катятся, и ты, точно чеховским героям, сочувствуешь и гордой полячке Гелене, и пасующему перед «обстоятельствами непреодолимой силы», жалкому «победителю» Виктору.

http://mbronnaya.theatre.ru/actors/strakhov/14257/

comments powered by Disqus

Поделиться

КНОПКИ СОЦСЕТЕЙ

Дизайн и оформление сайта: Nika

Поиск по сайту



Введите ваш запрос для начала поиска.

КАРТА САЙТА

Контакты

  • Email: nika@daniil-strahov.ru
  • Вопросы по работе сайта, обмен ссылками пишите на

  • Email: admin@daniil-strahov.ru